МОРАЛЬНЫЙ КОДЕКС СКВОЗЬ ПРИЗМУ ВЗГЛЯДОВ ЭТИКИ И ЭСТЕТИКИ

Гуреев Максим Вячеславович

Дата публикации: 03.09.2015

Опубликовано пользователем: Гуреев Максим Вячеславович

Рубрика ГРНТИ: 02.00.00 Философия, 13.00.00 Культура. Культурология

Ключевые слова: , , ,

Библиографическая ссылка:
Гуреев М.В. Моральный кодекс сквозь призму взглядов этики и эстетики // Портал научно-практических публикаций [Электронный ресурс]. URL: https://portalnp.snauka.ru/2015/09/2770 (дата обращения: 30.11.2023)

Гуреев Максим Вячеславович,
кандидат философских наук,
доцент кафедры теории, истории и философии культуры
Новгородского государственного университета имени Ярослава Мудрого
(город Великий Новгород)

 

Сложность диалектических взаимоотношений этики и эстетики не только иллюстрируется очевидными примерами культуры повседневности, но и подтверждается новейшими теоретическими концепциями. Если понимать под кодом культуры «совокупность знаков (символов), смыслов (и их комбинаций), которые заключены в любом предмете материальной и духовной деятельности человека» [1], то следует отметить, что мораль, как сфера, прежде всего, должного, а не всегда реального, очень часто пытается отвлечь индивида от материальной повседневности и ориентировать его на более идеальные конструкты бытия посредством своих специфически открытых, либо выработанных кодов.
С самого начала мы должны в очередной раз снять путаницу в употреблении понятий «мораль» и «нравственность». Мораль – это нормы мышления, речи и поведения, разделяемые и утверждаемые всеми членами общества (что всегда сопряжено с анализом идеальных конструктов) или, как минимум, большинством его акторов; нравственность – это индивидуальные понимание, переживание и конкретная реализация (либо отказ от таковой в силу несогласия с господствующей моралью) данных норм. Мораль, отталкиваясь от античной этимологии, – более-менее оформленная совокупность нравов во множественном числе; нравственность – выражение отдельного индивидуального нрава.
По большому счёту, эффективное функционирование всех основных сфер жизнедеятельности (подразумевается именно жизненная, плодотворная деятельность, а не пассивное загнивание, приближающее к энтропии) общества (политическая, экономическая, социальная, культурная, правовая) всегда непосредственно, либо опосредованно зависит от успешного внедрения в массовое сознание кодифицированных моральных норм. Никакие политические реформы «сверху», никакие экономические преобразования, государственные дотации, социальная поддержка и т.п. не приведут к улучшению культурного климата в стране, если не развит до необходимого уровня моральный стержень социума.
Моральный кодекс, как система сведённых воедино некогда разрозненных и фрагментарных норм морали, отображает, помимо всего прочего, и эстетические аспекты отношения человечества к объективной и субъективной реальности. Цель данной разновидности культурного кодирования заключается в том, чтобы устранить, снять прежние смысловые и формальные противоречия и связать их в некое органичное или логичное целое. При этом конкретные подходы и методы в рамках данного процесса могут быть весьма вариативными в зависимости от конкретного геополитического, исторического и иного контекстов.
Эстетические категории не могут быть полностью безотносительными в применении их к нормативно-этическим системам, однако и утверждать полную подотчётность, зависимость искусства и смежных отраслей деятельности от морали, как то было в советские годы, было бы неверно. Кроме того, почему мы всё время заново пытаемся ответить на вопрос, какая из этих двух сфер имеет больше шансов и рисков на социальное доминирование при сравнении их друг с другом? Почему мы всё время скатываемся к западноевропейскому дуализму восприятия?
Насколько правомерно вести речь о противопоставлении добра и красоты, этики и эстетики, о доминировании того или иного из этих двух ценностно-смысловых оснований культуры? На наш взгляд, все сложности в восприятии феноменов, соответствующих данным категориям, возникают вследствие отсутствия комплексного их восприятия. На самом деле, принципиально стоит не вопрос о диалектике первого и второго, а о наличии либо отсутствии необходимой для полноценного развития личности и общества классической триаде: Добра, Красоты и Истины. Только Истина, являясь когнитивно самодостаточной по определению, является необходимым связующим звеном между этикой и эстетикой. Центром же этой триады является другая триада, всемирно известная благодаря христианскому моральному кодексу: Вера, Надежда и Любовь.
В чём заключаются специфические особенности первой триады (намеренно не говорим впредь об их «достоинствах» и «недостатках», ибо это скатывает исследовательский фокус к давно исчерпавшему себя релятивизму и излишним противопоставлениям)? Каковы системно-коммуникационные основы и смысловые стыки для их гармонизации?
Будучи солидарными с современным исследователем этики Р.Г. Апресяном, отметим, что мораль несоциальна по своей природе или, точнее, надсоциальна, метафизична; социальна же она только в своих структурно-организационных формах, реальных феноменах, обнаруживается через общественные взаимоотношения человека, санкционируется только посредством социальных и социально-психологических механизмов. Однако, её содержание не задаётся коммунитарными интересами; её контекст – несоциальные отношения и потребности. «Другое дело, что человек именно под влиянием преходящих общественных обстоятельств и своих интересов может не найти свой путь или, найдя, постоянно оступаться, плутать и блуждать. Важно при этом отметить, что этическое содержание этого опыта задаётся тем, что обретение и сохранение пути, плутование вокруг него или блудование от него осуществляются в отношениях человека с другими людьми» [2]. Личность наставляется на этот путь под влиянием трёх основных факторов: по благодати свыше, по природе, по общественной солидарности (дисциплине).
Что касается эстетического начала культуры, то, как отмечает Н.В. Голик, оно «являет этическое более продуктивно, более явленно, более зримо. Скорость протекания процессов в эстетическом сравнима со скоростью света, благодаря безостановочной работе воображения и всего поля эмоций. Литература, кино, живопись, музыка неоднократно это демонстрировали» [3]. Эстетические элементы молниеносно, как озарение, проникают в сферу эмоций, они словно спрессовывают образы и смыслы, на развёртывание и интерпретацию которых требуются тома “скучнейших” этических концепций, “унылых” моральных формул и закрепощающих сознание кодексов. Теория с логикой не всегда работают (тем более, именно так, как мы изначально планируем), требуя не только значительных интеллектуальных усилий, но и времени (ресурсы которого сильно варьируются в зависимости от личностных особенностей конкретного реципиента).
Эстетическое в значительной степени снимает необходимость рационально-аналитической дешифровки человеческой морали, многообразной в своих формах, но универсальной в смыслах. В ряде случаев оно может выступать как гарант этического, но не в его прямолинейном варианте, когда мир оказывается разлинованным на «квадраты» категорий и понятий, заштрихованные стимулирующими нормами и ограничивающими табу. Эстетическое словно взрывает этическое, обнажает устаревшие нормы, «просвечивает» этическое, оно – один из трансляторов и каналов, в которых реализуется диалектика абсолютного и относительного в морали [4].
Что касается Истины с большой буквы, то она объемлет внутри себя и истину разума, и правду сердца. Истина – то, что приближает нас к нашим истокам, компенсирует разрывы культурно-исторической памяти, угадывается сквозь века и тысячелетия, несмотря на скопившуюся копоть предрассудков и пыль стереотипов. Она никогда жёстко не привязана ни к рационализму, ни к иррационализму, ибо все пределы и границы для человеческого познания проистекают из Её толкований, рекомбинаций Её смыслов, а не из глубинных причин явленности или латентности Её сущности.
Принимая как сложившееся положение вещей и явлений то, что на объективно-рациональное познание исконно имеют больше прав философия и наука (а также их плодотворный симбиоз: такое понятие, как «философские науки» сейчас воспринимается уже как атрибут современности в её рефлексивных формах), отметим, что ни естественные, ни социогуманитарные дисциплины не способны предоставить самодостаточную основу, из которой можно было бы выводить моральные принципы, однако они важны для этики в трёх аспектах [5].
Во-первых, и те науки, которые изучают внешний по отношению к человеку мир, и те, которые изучают самого человека и плоды его специфической деятельности, способны показать реальные ограничения, которые накладывают на человечество данные ему структуры (эволюционное прошлое, генетические программы, физиологические процессы, психологические и социальные силы). Комбинации этих факторов влияния, степень их насыщенности и внутренняя иерархия могут быть достаточно разнообразны, но отрицать наличие такового вообще давно уже не представляется возможным, несмотря на все бурные попытки прозападных и проамериканских индивидуализма и разнузданности, возведённых, в частности, дельцами шоу-бизнеса в ранг абсолюта.
Во-вторых, только наука наиболее комплексно оценивает последствия наших действий. Анализ результатов своей активности либо пассивности – один из важнейших компонентов этической рефлексии. Несмотря на то, что полностью, исчерпывающе предсказать все возможные линии, интенции «эффекта бабочки» невозможно, акторы не имеют права снимать с себя моральной ответственности за свой выбор и должны делать всё то, что, действительно, реализуется в контексте их сил. «Анализ соотношений затраты – прибыль и риск – … оценка воздействия на окружающую среду, технологическая оценка и стандартизация управления в огромной степени зависят от научных суждений, связанных с вероятными результатами [социально-]политических решений. Выбор целей не входит в компетенцию науки, но выбор средств требует, чтобы мы знали технические возможности и могли примерно оценить их прямые и косвенные последствия» [6].
В-третьих, наука способствует формированию мировоззрения, в рамках которого мы принимаем важные жизненные решения. Наука на данной стадии развития общества выступает одним из главных источников трансформирующихся представлений о мире и о месте человека и человечества в нём, а также метафизических категорий, в которых мы интерпретируем вариативные по своей сути измерения нашего социокультурного опыта [7]. Однако, при этом мы не можем не отметить, что принципиальное главенство науки полноценно осознаётся, как правило, только теми субъектами, которые сами ею непосредственно занимаются или косвенно приближены к тем или иным исследовательским проектам. Понятие Истины во многом размывается под влиянием постоянно мутирующей массовой культуры, заполонившего все сферы общества китча, недостаточно образованных и нравственно развитых чиновников и т.п.
В этой связи нельзя игнорировать неписаный моральный кодекс самих представителей разнообразных наук. Как один из последних отголосков этой проблематики выступил проект белорусских учёных (начало 2010 года), неравнодушных к бурным трансформациям природы и общества под воздействием НТП. Достаточно любопытны черновые наброски, которые были озвучены его авторами, профессорами В. Северянином, М. Стрельцом и Ю. Потолковым: «…человек, производящий научно-техническую продукцию, ответственен за непрерывное её производство, благоприятное воздействие на общество…»; «техническое творчество – такое же вдохновленное действие, как литература, музыка, живопись»; «нужно с уважением относиться к сопутствующим религиозным мыслям во время технического творчества… Вместе с тем, вряд ли целесообразно формы технического прогресса укладывать в рамки церковных постулатов»; «истинный изобретатель сочиняет новое не ради собственного обогащения, а ради удовольствия при виде созданного им чего-то оригинального, полезного, способного удивить и получить положительную оценку [со стороны] как профессионалов, так и далёких от творчества людей. Это чувство не должно перерастать в самолюбование, надменность…»; «если можешь – делай, твори. Считай это своей обязанностью перед обществом. Не бойся доказывать свою правоту перед кем-либо. Не обижай, не оскорбляй своих оппонентов. Сам не обижайся на любые замечания, любую критику» [8].
Проанализировав суть данных постулатов, несомненно, граничащих с излишним плакатным пафосом, приходишь к выводу о том, что поиск Абсолютной Истины в этом относительном мире во многом, действительно, осложняется тем, что цели и задачи многих учёных (а вернее, тех, кто условно обозначается в качестве таковых) часто осложняются решением сопутствующих витальных задач, если не сводятся к таковым вообще. В стране, где государство, как минимум, второе десятилетие подряд аннигилирует ценность научных знаний как таковых и ценность профессиональной исследовательской работы, учёные степени и звания начинают восприниматься не как объективное подтверждение высокой квалификации, а всего лишь способ заработать «на кусок хлеба с маслом». Поиски Истины (и в науке, и в искусстве) совсем не обязательно должны быть сопряжены с нищетой, да и нищета лишь в редких, исключительных случаях служит реальным стимулом для обогащения творчества и раскрытия Гения.
Вся глубина парадоксальности человеческих решений и несовершенства его восприятия, фрагментарности сознания обнаруживается в рамках научного анализа наиболее полно в ХХ столетии. Эту проблему, помимо всемирно известного М. Хайдеггера, поднимает, например, на щит такой мыслитель, как Б. Хюбнер, создавая следующие строки: «Поскольку Бог как Троица Истины-Добра-Красоты уже не является для человека мерилом того, что есть истинное, доброе и красивое, то решаются эти вопросы по усмотрению самого человека. Если бы не было автономного, метафизически открытого человека, который должен теперь сам определять, что ему делать со своей метафизической энергией, человека, столкнувшегося с апориями по экзистенциальным вопросам о том, для чего жить, что делать и как поступать, то не было бы и этиков, стремящихся помочь ему этично преодолеть эти апории. Равно как не было бы и эстетиков, советующих ему эстетически компенсировать неразрешимость его апорий» [9].
Большинство учёных-гуманитариев склоняется к тому, что этика обладает значительным содержательно-теоретическим, методологическим, аксиологическим потенциалом в формировании, утверждении и обосновании определённого типа общественного устройства, а также такого морального образца личности, в котором воплощаются наиболее характерные, необходимые для данного социума нравственные качества человека [10]. При этом важно подчеркнуть, что этика логически обосновывает и утверждает конкретные идеалы общественного мироустройства и моральные образцы личности не только в позитивной форме непосредственного фундирования, но и в негативной форме критического анализа и отрицания тех ценностных моделей социума и индивида, которые противоречат как идеалам эпохи, так и исходным методологическим позициям основателей конкретных моральных кодексов.
Вполне естественным следствием модерновых социокультурных трансформаций явилось то, что современными апориями оказываются отчасти смущены сами этики и эстетики, поэтому их усилия также направлены на освобождение от собственной озадаченности. «По мере достижения этой цели профессионалы по этике находятся в поиске некоего фундамента, пригодного не только для своих собственных поступков, но и релевантного для других. Эстетики же легитимируют разные типы эстетической компенсации этического пораженчества. Идеологический крах триединства Истины-Добра-Красоты нашёл своё выражение в том, что вместе с потрясением основ ИСТИНЫ (онтологии) и утратой достоверности больше нет предписанного человеку ДОБРА (этоса), а также, как следствие, нет вполне определённого, заданного ИСТИННО-ДОБРОГО, на основании которого он способен построить чувственно-сверхчувственную или, по Р. Липпе, “осознанно чувственную” КРАСОТУ (эстетику)» [11].
Ретроспективный взгляд в историю этической мысли показывает, что античный интеллектуализм релятивировал содержание морали, а кантовский интеллектуализм лишил её всякого конкретного содержания. Оба результата явились следствием подхода, рассматривавшего этику как компоненту гносеологии. Если же принять мораль в её закодированном значении как атрибут человека, как изначальную основу человеческой идентичности, которая для своего существования не должна получать санкцию познающего разума, то отсюда следует, что критика наличной нравственности, сколь бы радикальной она ни была, не должна переходить в этический нигилизм, а убеждение в абсолютности морали не должно переходить в абсолютность моральных убеждений, в этический пафосный догматизм [12].
Любой дисбаланс смыслов и ценностей в контексте заданной Богом Триады «Добро – Красота – Истина», излишняя концентрация внимания акторов на каком-то отдельном элементе единого целого приводят к тому, что индивид становится одномерным существом, выражающим: либо формально отточенные до блеска, но чуждые его сердцу моральные принципы и догмы; либо творческий эгоизм, профессионально-креативный снобизм, художественную мизантропию; либо выхолощенный коммерциализированный сциентизм как пародию на комплексное научное познание.
Кодификация – один из специфических видов оформления такого социального института, как мораль, являющегося неотъемлемой и смыслообразующей частью культуры. Она представляет собой сведение в единое целое, в определённую систему множества моральных норм, существовавших, казалось бы, независимо друг от друга, сложившихся и выраженных на бытовом уровне существования людей, как правило, интуитивно. Кодификация же является одним из видов официальной социализации человека и тех общностей, членом которых он может выступать. Данный вид оформления морали свидетельствует о более высоком уровне развития личностной и групповой культуры, в том числе культуры рефлексивной; в связи с этим, что весьма важно, прослеживается системность мышления представителей вида «Homo Sapiens». Культура является определённым образом организованной системой, в которую включена, помимо всех прочих, и подсистема морали, также, в свою очередь, состоящая из контекстуализированного множества взаимосвязанных и взаимодействующих между собой элементов.
Одним из активных акторов в контексте культурно ориентированной политики во многих социумах выступали представители правящих элит, будь то японские сёгуны, европейские цесари, российские монархи или участники советской партийной номенклатуры. На их плечах лежала и задача кодификации моральных норм, что нашло своё отражение в Буси-до (Пути Воина), рыцарском кодексе поведения, кодексе дворянина, «Моральном кодексе строителя коммунизма» и т.д. Что характерно, последний пример наглядно демонстрирует нам то, что мораль не всегда является чем-то «не прописанным» и «не обязательным для исполнения» в контексте сравнения с системой права, юриспруденции. «Моральный кодекс строителя коммунизма» представлял собой свод научно обоснованных принципов коммунистической морали, возникших в социалистическом обществе и нашедших своё теоретическое обобщение в официальной, актуальной для всех без исключения Программе КПСС, принятой XXII-м съездом КПСС в 1961 году [13].
Несмотря на то, что культура испытывает определённые сложности и переживает противоречия в своём развитии, когда существует в условиях политического консерватизма, у этой специфической ситуации есть и оборотная сторона медали. Мораль, имеющая тесную привязку к системе «обязательного для исполнения» права, а порою обладающая даже большей силой, чем принятые юридические законы и постановления, избавляет общество от излишней культурной «размытости» и дезориентированности. Крах Советского Союза начался, на самом деле, не с кризиса «верхов», партийной номенклатуры, не с развала экономической системы, а именно с постепенного падения общественной, отработанной несколькими поколениями морали, что привело к дестабилизации и всех остальных сфер жизни социума. «Вода камень точит», подверглась влиянию незнакомой иностранной ржавчины и «железная» логика, идеологическая подкованность добропорядочного советского гражданина.
Моральная кодификация касается всего, что так или иначе значимо для человека, актуально для социальных структур, для их успешного развития. Коды, запечатлённые в культурной подсистеме морали, могут, например, не просто определять, каков мир, каковы место и роль конкретной личности в этом мире, но и каковы пределы познания данных феноменов. Стоит ли нам знать больше того, что мы должны знать и, самое главное, уметь? Представители крупных российских политических партий уже сейчас обещают нам обеспечить полёты на Марс, однако, о каком инопланетном освоении может идти речь, если одна часть населения купается в роскоши и излишествах, а другая прозябает в нищете? Вспоминая и перефразируя слова классиков, мы должны постоянно стремиться не к тому, чтобы научиться летать в Космос, не к тому, чтобы покорять за считанные мгновения протяжённые пространства, а к тому, чтобы каждый из нас стал Человеком. Именно с большой буквы, потому что индивидами рождаются, личностями становятся, а права на выражение индивидуальности отстаивают с течением времени.
Любая социокультурная практика, будь то трансляция застольного этикета, спич перед широкой аудиторией, преподавание в ВУЗе, книгоиздательская деятельность и т.д., всегда фиксирует адекватность воплощения моральных кодов сформулированным в канонах идеальным конструктам. От степени этой адекватности зависит не только сохранение традиций прошлого, не только реализация в настоящем, но и наша обоснованность, как Людей Разумных, для истории будущего.
В связи со всем вышеизложенным следует заострить внимание на том, что воспринимать моральную кодификацию как исчерпывающий способ решения социальных проблем было бы всё-таки неадекватно сложностям и перипетиям конкретных реалий. Кодекс – это ориентир для людей нравственных, разрабатываться он должен людьми НРАВСТВЕННЫМИ, а не предельно конъюнктурно мыслящими юристами, бизнесменами, политиканами и т.п., и, соответственно, если конкретные чиновники изначально – субъекты безнравственные, то никакой кодекс их не исправит. Специфика трансляции и утверждения добротных моральных кодексов такова, что хорошим (= морально и нравственно полноценным) людям они помогают стать ещё лучше, а для плохих, нравственно дефективных и безобразных остаются пустыми словами.
Сходные мысли высказывает и В.Ф. Халипов, утверждая, что «власть, даже будь она сама по своим деяниям безобразной, никогда не обходила вниманием прекрасное и не уклонялась от возможности поставить прекрасное себе на службу. Начиналось это с поощрения приятной её слуху лести и венчалось грандиозными архитектурными, планетарными и космическими проектами» [14]. Именно политическая власть в лице своих конкретных активистов-манипуляторов, отрекаясь от всего богатого наследия античности, выраженного в трудах не только Платона и Аристотеля, но и многих других выдающихся авторов, начинает проводить резкую грань, умозрительно отделяющую этику от эстетики. Ханжеская позиция тех, кто выслуживается перед двором «знати» и консультирует наглых бездельников, такова, что прекрасное воспринимается как нечто, что не только не зависит от добродетели, но и в ряде случаев даже якобы может соперничать с ним за сферу влияния над массовым сознанием.
Перед нами встаёт не перестающий быть актуальным вопрос: возможны ли аморальное искусство (если пойти ещё дальше – безнравственное искусство) или безыскусная, безвкусная мораль?
Отталкиваясь от того, что цель любого морального кодекса состоит в том, чтобы стандартизировать поведение людей определённой этнокультурной, религиозно-конфессиональной, узкопрофессиональной или иной общности граждан (будем всё-таки рассматривать развитые формы социального конструирования реальности), мы с витальной неизбежностью приходим к положительному ответу на поставленный вопрос. Ни один из кодексов, вошедших во всемирную историю, не избежал участи нравственного отторжения конкретным индивидом на внутриличностном уровне тех или иных кодифицированных норм. Это отторжение происходило и происходит либо по формальным признакам (творческих людей по определению гнетёт любой дамоклов меч, занесённый над их головой, пусть даже и морально-символический, а не юридически-санкционированный), либо по сущностным (принципиальное несогласие с теми или иными идеями, транслирующимися наиболее активными и влиятельными акторами). С системой норм того или иного морального кодекса могут быть согласны – в лучшем случае – многие, большинство субъектов социума, но не все, и это – аксиома.
Если бы человеческое сознание сводилось только к массовым, усреднённым характеристикам, то ни о какой прогрессивной науке или глубокомысленной, критически ориентированной философии говорить не приходилось бы. Некоторые преподаватели постоянно напоминают студенческим аудиториям, привыкшим поедать готовые консервы информации, о том, что «философ – это Фома Неверующий» по определению (не как атеист, но именно как человек, разумно во всём сомневающийся, не берущий ничего как объект для слепой веры), и в этом с ними, действительно, не поспоришь. Если же мы рассматриваем творцов новых стилей, видов и форм культуры, в том числе и художественной, то каждый раз заново нестандартное мышление приходит к противоречиям со стереотипизированными, отработанными на протяжении десятилетий структурами.
С другой стороны, было бы неправомерно полностью забывать или сознательно игнорировать положительные следствия норм морали, проходящих систематическую целенаправленную кодификацию. Во-первых, общество не состоит из одних только творческих гениев и талантов, что по-своему и плохо, и хорошо, ибо кто-то должен заниматься и более тривиальными (на первый взгляд) занятиями. Своё «кунг фу» (≈ мастерство, искусство, сливающееся со стилем жизни [15]) есть у каждого нравственно полноценного человека: у повара, воина, художника, садовника, мыслителя и т.д. Суть не в формах узкой специализации, коммерческой или некоммерческой профессионализации, а в твоём отношении к тому делу, которым ты занимаешься и в которое априори ты должен вложить свою душу. Во-вторых, чрезмерный плюрализм в трактовке моральных норм приводит исключительно к таким негативным феноменам, как социальный атомизм, анархия и охлократия. Постсоветское общество, выйдя из-под опеки правящей элиты, насытилось релятивистскими интерпретациями сущности и форм социального и асоциального мышления и поведения сполна. Однако, во мнениях по поводу того, что делать дальше с этой «сытостью» политическая и культурная элиты, как и столетием ранее, расходятся…
Моральный кодекс в процессе своих становления и трансляции преследует, прежде всего, цели упорядочения взаимоотношений людей по поводу всех основных элементов, входящих в ноосферу и совокупность плодов её деятельности. Наиболее остро вопрос о его формировании ставится в дни войн, революций и других пограничных состояний массового сознания. Не становится он менее необходимым и впоследствии, когда кажется, что все катастрофы уже позади. Вопросы войны и сменяющего её мира всегда нуждаются в определённой кодификации, которая может оцениваться, в том числе, и сквозь призму специфических психологических факторов.
Категории прекрасного и безобразного достаточно специфичным образом воспринимаются в контексте различных моральных кодексов. В частности, средневековый кодекс чести японских самураев, фигурировавший в истории под условным названием Бусидо и повлиявший с течением времени на жизнь и развитие и всех остальных сословий страны Ямато, по-своему трактует и наполняет определёнными ценностно-смысловыми кодами эти категории. В рамках Пути Воина формулируется так называемая эстетика смерти. Однако, следует помнить о том, что в эпосах и трактатах XIII-XVII вв. («Повесть о доме Тайра», «Сказание о Ёсицунэ», «Повесть о военных домах», «Книга пяти колец» М. Мусаши, «Наставление вступающему на Путь воина» Д. Юдзана Шигесуке и др.) далеко не каждый уход из физической жизни превозносится и оценивается как пример для подражания.
Смерть для достойного уважения и почёта воина – это логическое завершение одного из буддийских земных перерождений. Самурай, или буси, должен быть прекрасен своей душою на протяжении всей эмпирически постигаемой жизни, а это необходимо должно включать в себя честность, открытость, чистоту и прямолинейность. Всё самое гениальное просто – такой же лаконичностью должны отличаться и эстетичные формы бытования представителей воинского сословия. Суть же в том, чтобы прийти к этой кажущейся простоте осознанно и целенаправленно. Этот процесс напоминает модель сходную той, которую описал позднее Г.В.Ф. Гегель: «тезис – антитезис – синтез» или «утверждение – отрицание – отрицание отрицания». Любые сложные формы вырастают из более простых и пытаются их отрицать, однако в итоге, обогащённые (или даже перегруженные) багажом опыта, всё равно возвращаются к своим истокам, теряя вычурную филигранность, но взамен наполняясь глубокими смыслами.
Японская традиция трансляции самурайского морального кодекса декларирует, что воистину прекрасен тот воин, который уходит из жизни не позже и не раньше, но именно в самый подходящий момент боя, на пике своих мастерства и славы, а не дожидаясь болезней старости и естественно возникающей с годами дряхлости. Встреча смерти со смело открытыми глазами на поле брани – это не трагедия, но возможность возродиться в более высоком качестве в следующей реинкарнации, шанс достойно отпечататься в культурно-исторической памяти потомков и обрести глубокое уважение не только друзей и близких, но и врагов. К смерти нужно готовиться, морально настраиваться на её неизбежность, как минимум, со дня инициации во взрослые мужчины, а этот возраст наступал достаточно рано по нашим сегодняшним меркам (в промежутке между 12 и 15 годами жизни молодые японцы, практически дети, уже начинали овладевать всеми основными навыками сурового боевого мастерства).
Неоднозначна и интерпретация нашумевшего японского феномена «харакири». Как отмечают исследователи-востоковеды, сам по себе этот термин не означает ничего, кроме физического акта вспарывания воином своего живота [16]. Однако, другой, сопутствующий термин – «сэппуку» – фиксирует более глубокие символические смыслы: вспарывается определённая область в низу живота (2-3 см ниже пупка), которая обозначается, как «тандэн» (или кит. «даньтянь») и подчёркивает середину жизненных потоков энергии, проходящих через человека. Разрезание «тандэн» – это обнажение души, чистоты её помыслов (в отличие от западных традиций, где средоточие жизни, эмоций и побуждений ассоциируется с органом сердца). Весьма нелицеприятна (возможно, даже омерзительна) картина вываливающихся внутренних органов человека (что неправомерно смакуют различные опусы массовой киноиндустрии), но поистине бесподобно прекрасен духовный порыв человека, решившегося на такой самоотверженный шаг во имя сохранения своей чести и чести своего рода.
Следует особо заострить внимание на том, что понятия красоты и достоинства очень тесно переплетены в японских культурных традициях [17]. Ценна, по-своему прекрасна не смерть воина – ценно и прекрасно его мужество перед лицом смерти. До тех же пор, пока человек может успешно сражаться, он должен не останавливаться в этом деле. Однако, если ситуация касается неотвратимого проигрыша, то следует достойно встретить и своё поражение; и в данном контексте становится понятен известный слоган о том, что в первую очередь нужно победить себя и лишь после этого могут быть значимы победы над другими людьми.
При этом необходимо отметить, что в Японии нет рационалистически чётко очерченного понятия добра; человек следует природе, а совершенная природа не знает добра и зла, поэтому и человеческая природа лишена как добра, так и недобра. Добрыми или злыми могут быть лишь те формы и разновидности, в которых она реализуется (а это – вопрос усвоения норм морально-кодифицированного поведения). Иной способ самого миропонимания, не знающий такого понятия, как грех, в привычном христианском смысле, толкует зло как то, что не согласуется с природой и красотой, нарушает гармонию. Таким образом, само добро предстаёт в определённом смысле как эстетическая категория. Исходя из этого, красота по отношению к добру словно занимает доминирующее положение и связана с ним иными соотношениями, чем это характерно для гармонического восприятия в традиционном европейском понимании [18].
Западное сознание больше нацелено на постижение и ретрансляцию искусственной, нежели естественной, красоты природы, общества и человека. Красота в европейском понимании – это всегда неотъемлемая компонента самолюбования; даже благородное самопожертвование рассматривается сквозь призму утверждения, прежде всего, своей добродетели, а не подтверждения ценности того объекта (даже если он сопряжён с метафизическими смыслами), которому этот конкретный поступок формально адресован. Рыцарский кодекс чести – не исключение: воин, как правило, совершает подвиги ради неопределённого количества прекрасных дам или более-менее персонализированной Дамы Сердца не потому, что эти объекты являются для него чем-то самоценным, а, главным образом, по причине необходимости выработки полноценного нравственного самоощущения. Стереотип «рыцарь – не рыцарь, если у него нет дамы сердца» приводит в средние века к тому, что, с одной стороны, незнатные рыцари, лишённые по обычаю майората наследственного надела, активизируются в контексте множественных интимных взаимоотношений с простолюдинками; с другой, к тому, что необычайно возрастает значение культурно-символических смыслов, абстрагированно-художественной любви к недостижимой (очень часто замужней) знатной даме [19].
Что касается христианской гармонии, то в её католических интерпретациях она по определению недостижима в этом эмпирическом мире, в царстве земном. Всё, что реально зависит от человека, – это получить шанс на обретение таковой за чертой Судного дня, но не ранее. Мирская красота – всего лишь жалкое отражение красоты горней, сокровища души мыслятся как нечто, ради чего можно отрицать все материально-вещественные ценности этого обыденного бытия. Искусство же и наука на Западе воспринимаются во многом как попытки человека самому стать Творцом, реализовать Его творческие интенции посредством своих уникальных способностей. Моральные кодексы Европы, табуирующие возникновение большинства (если не всех вообще…) телесных привязанностей, с другой стороны, ориентируют активного субъекта истории на плодотворные сублимации и предельное раскрепощение в сфере искусственно создаваемых форм культуры.
Человек прекрасен постольку, поскольку его духовные устремления сопрягаются с Волей Бога; однако, западные трактовки этой Воли почему-то пытаются выносить естественную красоту Природы за скобки по-настоящему возвышенного. Объекты Природы воспринимаются как нечто, что является простой данностью, одной из самых отдалённых, «примитивных» эманаций первичной Божественной энергии; на порядок выше умозрительно ставятся плоды абстрагированной социокультурной и цивилизационной деятельности человека. Если традиционное католичество ставило определённые блоки на пути развития урбанизации, науки и техники, то протестантизм, снимающий всякие опосредования на Пути к Постижению Бога, начинает ценить любой труд человека, каким бы нестандартным он ни казался. Интересный нюанс добавляют и представители отечественного православия, советуя «живи как живёшь, только греха большого не сделай», что нашло своё отражение в популярном фильме П. Лунгина «Остров».
Когда мы рассматриваем отечественные варианты моральных кодексов (отображённых в таких источниках, как «Домострой», «Поучение Владимира Мономаха», «Моральный кодекс строителя коммунизма» и т.д.), то неизбежно приходим к выводу о том, что, пожалуй, наиболее принципиальной и специфической их чертой является нацеленность на Абсолют, на достижение некой предельной грани познания и практики или даже на переход через таковую. «Золотая середина», так близкая душе Аристотеля и его последователей, у нас выражена нечётко, воспринимается скорее как некая комплементарная разновидность тактики повседневности, но отнюдь не как суть жизненной стратегии. «Если любить, так до смерти; если драться, то в кровь» – вот то, что, действительно, подчёркивает экзистенциальные особенности русского менталитета. Исконная нелюбовь к формализму и педантичности, легендарная широта национальной души конструируют свои собственные приоритеты и иерархии ценностей и смыслов.
Гений М.В. Ломоносова не мог расцвести пышным цветом ни в одной другой стране именно по причине социокультурного синтеза парадигм спекулятивной западной философии и практической восточной мудрости, а также всемирной отзывчивости славянской психики на российской почве. Наиболее комплексный подход к этическому и эстетическому постижению внутреннего и внешнего мира человека реализуется посредством развития триады «Восток – Россия – Запад», где Россия – это не просто медиатор между условными цивилизационными противоположностями, полюсами, но и уникальная, неповторимая даже в своих очертаниях культура. Прекрасное для русского человека, ежедневно переосмысливающего свой собственный нравственный кодекс на предмет его соответствия традиционным коллективистским ценностям, Истине с большой буквы, – это то, к чему необходимо стремиться без оглядки и без малейшей жалости (по отношению к своим соматическим слабостям, психическим зависимостям и т.д.).
Моральный кодекс русского человека априори ориентирован на гармонию мысли, слова и дела. Соблюдение моральных норм «для галочки», только для того, чтобы прослыть на весь мир цивилизованным, развитым народом, неприемлемо и отторгается на корню. Советские люди (в большинстве своём) старались построить коммунизм не только из-под палки, как это сейчас нам пытаются представить псевдолибералы и псевдодемократы, а потому, что на самом деле ВЕРИЛИ в справедливость формируемого режима, пусть несовершенного в своих реальных промежуточных стадиях развития, но теоретически достойного доверия. Дело здесь не в практичности или утопичности заявленного проекта глобального значения, а в отношении людей к таковому. Эстетика нахождения общих, интегративных начал в культуре была для акторов социального конструирования реальности гораздо важнее гниющего по сей день в своих потугах «креативности» диссидентского индивидуализма. Исходя из этого, соответствующий моральный кодекс невозможно оценить однозначно. Тем не менее, достаточно примечателен тот факт, что сколь сильна была вера представителей союзных народов в своих вождей (даже после официального развенчания культа личности И.В. Сталина во второй половине 50-ых гг. ХХ в.; небезынтересно, что попытки реанимировать образы, связанные с его политикой, имеют место по сей день), столь велики были впоследствии и сомнения в их биографическом соответствии актуальным моральным кодексам.
Что касается современных отечественных реалий, то следует отметить возрождение живого и неподдельного интереса определённой части российских граждан к традиционным христианским ценностям Веры, Надежды и Любви. Возрождение сильно затянувшееся и постепенное по времени становления, но, тем не менее, только ещё более укрепляющее свои полномочия на фоне абсурдных и полукомичных кодексов «строителя капитализма», лицемерных представителей пропиаренных партий, безграмотно дублирующих друг друга «профессиональных этик» [20] бизнесменов и т.д. Очередная патриотически ориентированная моральная кодификация норм мышления, речи и поведения должна на этот раз, учитывая предыдущий, не всегда только положительный, опыт, основываться на истинных гуманистических целях, способствующих гармоничному сочетанию общественных и частных интересов, развитию глубокой нравственной рефлексии, которая не позволит никому в этом мире манипулировать чужим сознанием. При этом моральные каноны и отдельные нормы должны не противоречить, не бороться за лидерство, но диалектически полноценно сочетаться с развитыми эстетическими категориями и вкусами.

Сноски:

1. Хоруженко, К. М. Культурология. Энциклопедический словарь [Текст] / К. М. Хоруженко. – Ростов-на-Дону : Феникс, 1997. – 640 с. – С. 206.

2. Апресян Р. Г. Идея морали: теория, норма, смысл [Электронный ресурс] // Человек. – 1997. – № 2. – Режим доступа: http://www.courier.com.ru/humanities/html/228.htm. – Дата обращения: 27.12.2000.

3. Голик Н. В. Эстетическое как явленное этическое [Текст] // Эстетика сегодня: состояние, перспективы. Материалы научной конференции. 20-21 октября 1999 г. Тезисы докладов и выступлений. – СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 1999. – С. 30-31.

4. Там же. – С. 31.

5. Барбур И. Этика в век технологии [Текст] / пер. с англ. – М.: Библейско-богословский ин-т Св. апостола Андрея, 2001. – 382 с. – С. 41.

6. Там же. – С. 42.

7. Там же. – С. 42.

8. В Бресте создаётся первый в Беларуси моральный кодекс научно-технического прогресса [Электронный ресурс] // Заря. Общественно-политическая газета Брестской области. – Режим доступа: http://virtual.brest.by/news3853.php. – Дата обращения: 10.09.2010.

9. Хюбнер Б. Произвольный этоc и принудительность эстетики [Текст] / пер. с нем. – Мн.: Пропилеи, 2000. – 152 с. – С. 22.

10. Горохова О. Н. Потенциал этической науки в формировании гражданского общества в современной России [Текст] // Образование и гражданское общество (материалы круглого стола 15 ноября 2002 г.). Серия «Непрерывное гуманитарное образование (научные исследования)». Выпуск 1. / под ред. Ю. Н. Солонина. – СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2002. – С. 42.

11. Хюбнер Б. Произвольный этоc и принудительность эстетики [Текст] / пер. с нем. – Мн.: Пропилеи, 2000. – 152 с. – С. 22-23.

12. Гусейнов А. А. Мораль и разум [Электронный ресурс] // Библиотека РГИУ. – Режим доступа: http://www.i-u.ru/biblio/archive/guseynov_mora/. – Дата обращения: 11.09.2004.

13. Моральный кодекс строителя коммунизма [Текст] // Большая Советская Энциклопедия / гл. ред. А. М. Прохоров. – 3-е изд. – М. : Советская энциклопедия, 1974. – 616 с., илл. – Т. 16.

14. Халипов В.Ф. Кратология как система наук о власти [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.vuzlib.net/beta3/html/1/22713/22758/. – Дата обращения: 28.09.2010. – Глава VII. Комплексные области кратологии. П. 4. Этика и эстетика власти.

15. См. исследования по истории и теории боевых искусств Востока А.А. Долина, Г.В. Попова, И.Б. Линдера, И.В. Оранского и др.

16. См., напр.: Гвоздев С.А. Самураи. Путь меча [Текст]. – Минск : Современное слово, 2001. – 384 с. : ил.

17. См., напр.: Цветов В.Я. Пятнадцатый камень сада Рёандзи [Текст]. – 3-е изд., дораб. и доп. – М. : Политиздат, 1991. – 232 с.

18. Современные концепции эстетического воспитания (теория и практика) [Электронный ресурс]. – М., 1998. – 313 с. – Раздел II, глава 6. Традиционная модель эстетического воспитания в Японии. – Режим доступа: http://www.philosophy.ru/iphras/library/aesthvosp/06.htm. – Дата обращения: 08.11.2010.

19. См., напр.: Дюби Ж. Время соборов, Искусство и общество, 980-1420 [Текст]. – М.: Ладомир, 2002. – 384 с.; История западноевропейской средневековой культуры. Часть 2: культура рыцарской среды [Текст] / сост. И. Ю. Николаева, Н. В. Карначук. – Томск : Изд-во Том. ун-та, 2003. – 78 с.

20. Само словосочетание указывает как раз таки на непрофессионализм тех, кто его сформулировал, ибо современная этика – это научно-философская дисциплина, изучающая предельные основания Добра и зла, вопросы взаимоотношений морали и нравственности, а коммерческие корпорации ведут речь всего лишь об узкоспециализированной морали, к тому же, плохо ими самими изученной.


Количество просмотров публикации: -

© Если вы обнаружили нарушение авторских или смежных прав, пожалуйста, незамедлительно сообщите нам об этом по электронной почте или через форму обратной связи.

Связь с автором публикации (комментарии/рецензии к публикации)

Оставить комментарий

Вы должны авторизоваться, чтобы оставить комментарий.